Чем её утешить, молодую?
«Дурочка, иди ко мне, подую»?
Думаю – и дико мне, паду и
Оборву сочувствия струну…

Я хотела петь «Конфессу» в ванной,
Танцевать в твоей рубашке рваной
И стонать на кожаном диване,
Закусив зубами простыню.

Мне казалось, я приму любое:
Рыцаря, плебея и плейбоя.
Я была беременна любовью –
Преданной, уверенной, большой.

Только как утешить ту, что старше?
У меня ни наглости, ни стажа,
Чтобы наблюдать за этим маршем
Девочек с истерзанной душой.

Мне почти немыслимо одеться
В эту полудерзость-полудетство.
Ты играл в бандита и в индейца,
Ты красив, как маленький дофин.

При дворе казнили и пороли
Стольких, что пора менять пароли.
Если не помогут апероли,
Значит, переходим на морфин…

Не надо прощальных писем,
Не надо печальных песен.
Наш мир так многообразен,
Что каждой твари по паре.
Кому-то даже по восемь,
Кому-то даже по десять,
И ты улыбнёшься, дескать,
Наверное, это мне.

Твой голос течёт по венам,
Твой запах живёт в одежде,
И я не ношу поэтому
И не стираю свитер.
Не надо дурацких сплетен,
Хотя бы из уважения
К моим несуразным текстам,
Попыткам тебя спасти.

Давай, ампутируй чувства,
Что больше не пригодятся,
Свои я себе оставлю,
Я ими могу гордиться,
Ведь это и есть искусство:
Искусанному – улыбаться,
Поверженному – не сдаться,
Убитому – не умирать.

Без рассыпавшегося жемчуга,
Расплескавшегося бокала,
Я хотела бы стать твоей женщиной,
Чтоб любовь в ней не умолкала.

Без ночей, раскалённых дочерна,
Где дымок уплывает косо,
Я хотела бы стать твоей дочерью,
Чтобы ты заплетал мне косы.

И без всей этой грусти матерной,
Твою душу закрывшей напрочь,
Я хотела бы стать твоей матерью,
Чтобы петь тебе песни на ночь.

Отпустил бы все это батюшка
Да не дал написать ни слова…
Но я хотела бы стать твоей бабушкой,
Чтоб она обняла тебя снова.

Все вагоны уходят в депо,
И с колец осыпаются стразы.
Я пойму, что тебе стало по
И тогда отпущу тебя сразу.
Не помогут пылающий меч,
Чёрный плащ или лунная призма.
Ты умеешь любить и беречь,
Но в традициях сюрреализма.